gorgulenok

Кирыч меня вытащил на Снежное шоу Полунина. Он, оказывается, давно хотел туда сходить, но Полунин с этим шоу приезжает нечасто и каждый раз то денег не было (а это очень дорогое развлечение), то еще что-то не складывалось.

Это офигенно.
Это потрясающе.
Я очень давно не видела ничего настолько сильного и при этом настолько зрелищного.

Мне на самом деле очень сильно порвало шаблон, потому что... Скажем так. Не то чтобы я думала, что клоуны — это обязательно легко, смешно и ненапряжно. Я в общем врубалась в философию клоунады. Но то, что это будет настолько искусством, в самом высоком смысле этого слова — я совершенно не ждала. Что это будет про то, что жизнь есть трагедия, про потери и принятие, про вечную разлуку, про судьбу, про смерть.

Пантомимы сложно описывать словами примерно по той же причине, почему стихи не стоит пересказывать прозой. Если бы все это можно было передать словами, то не стоило бы делать пантомиму, можно было бы просто сказать эти самые слова.
Можно назвать словами какие-то кусочки, выхватывая их из всего происходящего.
Вот клоун на корабле, вокруг бушует море — а корабль сделан из кровати и швабры.
Вот он собирает чемоданы, складывает вещи, берет женское пальто и шляпу, вешает их на вешалку, затем просовывает руку в рукав пальто — и этой рукой обнимает себя самого, и смотрит в несуществующее лицо под полями шляпы, и другой рукой обнимает того, кого в этом пальто нет.

У меня появился новый критерий зрелости, до которого мне пилить и пилить. Зрелость — это когда ты можешь смеяться на шоу Полунина.
(Кирыч, кстати, может, но он и Чехова считает смешным и очень любит. Для меня это недосягаемый уровень дзена.)

Потрясающая музыка. Звук, наверное, делал треть всего впечатления. Невероятно яркие и глубокие цвета. Вовлеченность зала в действие — белая паутина, которая накрывает партер, огромные шары, которые летят поверх голов и в них можно играть, посылая то туда, то сюда.

Туда приводят довольно много детей. Сперва мне показалось, что это большая ошибка, потому что оно ну вот совсем не для детей, оно и для взрослых-то довольно сложная для понимания штука. А потом задумалась о том, что вообще-то в детстве знаменитый номер Полунина "Асисяй!" я обожала как мало что. Что я в нем понимала? Да шут его знает, мне сейчас сложно это сформулировать, сейчас я в принципе не так смотрю на все, как в детстве. Клоунов как таковых я не особо любила, мне нравился именно Полунин с этими надувными телефонами и странным трепом по ним. Снежное шоу я не могу увидеть так, как увидела бы его лет в семь — а очень может быть, что это был бы примерно такой же труднообъяснимый восторг.

Была на спектакле в полной темноте по пьесе Метерлинка "Слепые".
Идея была в том, чтобы ощущать окружающее пространство так же, как его ощущают слепые персонажи пьесы. В зал вводили за руку. На сиденьях горели точки света — в полной темноте это смотрелось очень сюрно — к ним подводили и помогали сесть. Когда расселись все, светящиеся точки, понятное дело, исчезли.

Под ногами хрустели ветки, каждому с собой дали мешочек, который можно было открыть во время спектакля и наощупь изучать содержимое.

Темнота предполагалась полной, и для меня она действительно такой и была. А вот Кирыч видел свои руки, контур потолка и силуэты сидящих рядом. То ли у него аномально хорошее ночное зрение, то ли хорошее в пределах нормы, а вот у тех, кто занимался освещением, точнее его отсутствием, такое же как у меня, и поэтому полное отсутствие света они не отследили, им казалось, что так норм.
Мне по этому поводу очень жалко, потому что у меня впечатления были очень сильными, и хотя Кирыч говорит, что у него тоже, я подозреваю, что из-за этих самых контуров в темноте все-таки не настолько.

В анонсе спектакля говорилось о совместном, актеров и зрителей (ну, воспринимателей, зреть там было нечего кроме темноты), исследовании текста Метерлинка — и да, совместное исследование реально получилось. Включенность в происходящее была огромной, когда из темноты доносились голоса актеров, надо было делать над собой некоторое усилие, чтобы помнить, что ты тут гость, а не участник действа, и не присоединиться к разговору. Было полное ощущение, что обращаются к тебе.

Помимо собственно темноты, на него играло еще то, что голоса актеров доносились не откуда-то со сцены, а с разных сторон от тебя. Не было сцены и зрительного зала, ты со своими органами чувств физически находился посреди пространства действия.

Но. Это ощущение включенности портила очень уж сценическая, местами чуть напыщенная декламация актеров. Постановщики очень стремились, несмотря на слом "четвертой стены" и множество чисто физических эффектов, подчеркнуть символизм действа — и на мой взгляд, зря. Было бы несравненно лучше, если бы они как раз шли по пути максимальной естественности происходящего — полной естественности речи, звуков — и тогда, при полном ощущении реальности, в конце все равно было бы оглушающе очевидно, что Метерлинк и в реалистичной манере остается символистом. Потому что не условность происходящего, не нарочитая нереалистичность его символистом делает.
Не хватало ощущения настоящего леса, настоящего морского берега, настоящего холода (в помещении было жарко, а персонажи страдали от холода, и это создавало, к сожалению, огромный диссонанс).
С другой стороны, если бы спектакль на физическом уровне полностью передавал обреченность персонажей как настоящих живых людей, а не символов — в темноте, при полной визуальной депривации у человека могла бы паника начаться.

Вообще полная темнота забавно действует не только на восприятие окружающего мира, но и на самовосприятие. Когда никого не видишь и знаешь, что и тебя тоже не видят, хотя вокруг полно людей — наступает какое-то очень странное освобождение. Можно не контролировать свое выражение лица. Можно быть какой угодно. Можно при желании корчить рожи, водить перед собой руками — никто этого не увидит.
(Если, конечно, не предполагать, что кто-то с техникой ночного видения в зале все-таки есть.)
Полное одиночество почему-то не дает этого. Как будто в темноте тебя не видят не только окружающие, но и твое собственное Супер-Эго.

Большим бонусом было не знать до спектакля текст пьесы. Потому что, не меняя ни слова, благодаря только способу постановки, режиссер сделал так, что главный сюжетный момент, по метерлинковскому тексту известный с самого начала, оказался скрыт до кульминации.
И вот кульминация как раз, хотя и тоже на символах, была невероятно сильной, совершенно потрясающей.

Финал мне показался гораздо более определенным, чем метерлинковский.
Отчасти это получилось из-за технической необходимости дать свет — а свет в этих обстоятельствах не может не ассоциироваться с прозрением, со зрением. Хотя, конечно, именно в обстоятельствах этой пьесы прозрением может быть и смерть.

В общем, я очень рада, что была там. Множество неоднозначных впечатлений вообще-то куда круче, чем однозначное и узкое "понравилось".

Да, чей спектакль, если что — это проект-театр ПТТ.

Никогда я не чувствую так остро наш культурный разрыв с прошлым — русским прошлым, я имею в виду, не общеевропейским — как глядя на иконы.

Я смотрю на эти лики, каноничные позы, размещение фигур — и понимаю: почти ничто в современном мне мире не унаследовано из этой эстетики. Она была жизнеспособна, она могла развиваться — Андрей Рублев свидетель тому — но мы утратили с ней связь. Напрочь. Еще веке так в восемнадцатом, если не раньше.

Когда я говорю "мы", я, разумеется, не имею в виду абсолютно каждого человека. Есть те, чьим чувствам много говорит старинная иконопись, я знаю таких людей — но в культуре, в нашей культуре в целом нет преемственности, мы не сохранили ее.
Мы можем ею восхищаться, но культурной преемственности — нет.
Большинство людей при всем желании даже примитивно, огрубленно и местами вульгарно (как в случае с западноевропейским средневековьем) не сможет представить себе, о чем думал тот, кто писал икону в пятнадцатом веке, и тот, для кого он писал ее.

Есть что-то глубоко противоестественное в этом отказе от собственного законного наследства, в этой неспособности им владеть.
И не поправишь, и уже ничего не изменишь.

Меня занесло в музей имени Рублева, он же бывший Спасо-Андроников монастырь.
Я не была там раньше, все хотела, но не добиралась — и четыреста рублей за вход довольно дорого для музея, и, кроме того, в свое время там был лагерь, где содержались жертвы ВЧК и происходили расстрелы, и я в таких местах не могу переключиться и не думать об этом. Я понимаю, что мы все время так и так ходим по костям, но там эти кости... скажем так, как-то уж слишком близко.

Но там одно из лучших собраний иконописи, какие в Москве есть, а в Ночь В Музее он был бесплатным.
Поэтому я решила, что вот он, повод.

Если коротко о конкретном: там есть где полазить — узкие крутые лестницы, сводчатые проходы, странная смещенная перспектива в окнах, все как я люблю. Там множество икон — говорят, что самая ранняя датируется первой половиной XIII века, но ее я не нашла. В основном XV и XVI век, есть более поздние. Есть образцы храмовой скульптуры — это вообще довольно необычная вещь, я ручаюсь, что многие и не в курсе, что в русской православной традиции такое существовало. Рядом с иконами рублевской школы они производят странное, немножко примитивное впечатление — как будто кукол выставили — но тем не менее как явление это интересно. Есть фрески — фрагменты росписи, снятые со стен разрушенных храмов. Есть старинные книги, рукописные и старопечатные. Есть современные реконструкции рабочего места монаха-переписчика, есть пошаговое описание того, как пишется икона, с иллюстрацией каждого этапа.

Багряно-золотое пространство светлого огня, канонично-плавных жестов, обратной перспективы — как я хотела бы, чтобы оно было понятно мне и близко. Как бы я хотела узнавать этот мир в мире современном, как узнаю ренессансные косы в прическах персонажиц компьютерных игр и готический S-образный силуэт в уличной моде.

Я вспоминаю все то, что говорили об иконописи в моем детстве-отрочестве.
...в иконе нет объема...
...я смотрела, как колышутся блики на складках ткани, будто от не замеченного мной, оставшегося за периферией зрения движения руки. На глубоких складках, меняющих положение, стоит на секунду перевести взгляд.
Нет объема.
Нет объема.

В иконописи XVIII века появляется прямая перспектива — и видно, до чего это зря. Я имею в виду, с чисто художественной точки зрения. Но тогда европейский мир вообще носился с прямой перспективой как с писаной торбой.

Фигуры, похожие на травяной стебель, с ломкостью жестов, струящиеся покровы, продолговатые мягкие лица, огромные глаза — за всей этой стилистикой чувствуется мировоззрение... но ничто не подсказывает современному человеку, не имеющему специального образования на эту тему — какое именно.

Люди, которых давно не стало.
Цвет и линии их любви и их нелюбви, их горя и их утешения, их страха и их надежды.

...меня занесло на "Звуковые ландшафты" в театр "Школа драматического искусства" на Сретенке.
Это было... сейчас попробую рассказать, что.

До распространения звукозаписи для шумовых эффектов в театре и при съемке кино использовались специальные аппараты. Потом, когда пользоваться записью для этого стало проще, от них отказались. Так вот, это был акустический перформанс, исполненный на таких аппаратах — реконструированных, как я поняла.

В принципе самые простые варианты приспособлений, имитирующих природные шумы, я видела. Бывает, например, такая штука — "посох дождя": в высушенный и покрытый лаком ствол борщевика заколачивается множество крохотных гвоздиков и насыпается гречка, когда его переворачивают — стук пересыпающейся гречки о гвоздики очень похож на шум дождя.

Театральные аппараты для воспроизведения таких шумов похожи по принципу устройства, но гораздо сложнее, потому что звук дождя должен состоять не только из стука капель, но и, скажем, всплесков воды в лужицах, шума листвы под ветром, периодических раскатов грома и так далее — а кроме дождя, требуется еще изображать множество других шумов. И еще они в основном довольно большие по размеру, потому что звук должен слышать весь зал.
И обращаться с ними, конечно, искусство.

Внешне они выглядели как такие очень загадочного вида махины — с зубцами, с крутящимися барабанами, ну то есть вот так, например:



И из вот этих шумов реально создавалась симфония.

С шелестом листвы и чириканьем птиц, разным, неотличимым от настоящих птиц в настоящем лесу, с ливнем и грохотом грома, со стуком поезда, все ближе, ближе, накрывающим, с гудками, со свистом ветра — и наконец, со звуками, которые ты никогда не слышал, но, услышав сейчас, понимаешь, что именно происходит — сопряжение сфер и схватка на всех уровнях бытия, буря, которая не оставляет ничего живого, и после нее — покой и новая жизнь на новой земле.

То есть это были истории, рассказанные через звук.

Вот про что я задумалась после всего этого.
Рассказывают — неизвестно, правда это или преувеличение, но если и преувеличение, то в него поверили, значит, можно было поверить — что первый фильм, показывающий прибытие поезда, вызвал у зрителей страх и чуть ли не панику. Эти зрители были людьми, наверняка ходившими в театр и знакомыми с его шумовыми эффектами.

На меня сейчас не только знаменитый минутный ролик братьев Люмьер с поездом, но и 3D-видео такого впечатления не произведет. Другая эпоха, другие реакции.
А вот когда во время акустического перформанса вокруг меня нарастал звук ливня и начинал ворчать раскатами гром — я чувствовала очень сильное желание бежать отсюда куда-нибудь, где можно укрыться.
От визуального изображения мне гораздо легче отстраниться, не ощущать себя его частью, чем от звука, если звук объемный и говорит о том, что я нахожусь явно очень близко от того, что этот звук издает: под ливнем, возле путей, по которым мчится поезд, и так далее.

Может быть, конечно, дело в том, что во время спектакля сцена отвлекает на себя внимание, и зритель автоматически воспринимает звуковые эффекты как относящиеся к ней, к тому, что на ней происходит, отделяет себя от них. Здесь же не было никакого другого действа на сцене, кроме игры на тех самых шумовых аппаратах.

А может быть, это психологический эффект именно этой звуковой симфонии, именно произведения.

У меня впечатление, что разнообразия было больше, чем на всех Мосфейрах, на которых я была — хотя может, конечно, у меня просто чуть изгладились из памяти предыдущие.
При этом народу было меньше обычного — на втором этаже была только авторская выставка мэтров, а материалы и литературу, которые обычно там продаются, сейчас перенесли на первый этаж. И посетителей тоже меньше, чем в том году, совершенно не было толкотни и толпы, которых в субботу вообще-то ждешь.

Я сейчас выложу огромную кучу фоток, потому что меня страшно прет.
Народ, только имейте в виду — я реально фигово снимаю, я фотки выкладываю, чтоб показать, на что это все было более-менее похоже, но вообще-то в реале оно круче во много раз, даже сравнения быть не может. Правда. Серьезно.

Так вот, что там было. Например:



Это была печка в медвежьей избушке.
А вот колодец у тех же медведей:

( И очень много всего прочего... )

Продолжение следует (да, это был не конец, я же говорю, меня прет).

В филиале Исторической библиотеки — выставка, посвященная Фронде.
Оказывается, в России по библиотекам до фига мазаринад — я понятия об этом не имела. Хоть работу по истории политической сатиры пиши.

В двух словах, если вдруг кто не представляет себе, что такое мазаринады: в 40-х годах XVII века во Франции по малолетству Людовика XIV регентшей была Анна Австрийская, при ней первым министром стал кардинал Мазарини, который довольно быстро всех достал — и началось возмущение, к которому прилепилось название "Фронда" (рогатка, праща). Чем оно в частности было характерно — большим количеством памфлетов и печатной полемики. (А еще — большой ролью женщин в политических событиях, причем на разных сторонах противостояния: это и регентша Анна Австрийская, и "великая мадемуазель" де Монпансье, и Анн-Женевьев де Лонгвиль. Между прочим, в современной России женщин среди заметных политических фигур, как бы так сказать... намного меньше.)
В 1651 году Скаррон написал памфлет против Мазарини под названием "Мазаринада" (La mazarinade). С его легкой руки всю политическую сатиру Фронды и стали называть мазаринадами.

Причем современники, по ходу, уже хорошо понимали, что все эти полемики, все это остроумие момента, блеск сарказма — все это ценность. Потому что иначе бы их столько не сохранилось.
А их переплетали в тома — исходно-то это брошюрки, довольно тонкие — и держали потом в личных библиотеках.

Но в филиале Исторички есть и тома, где переплетено множество мазаринад, и отдельные брошюрки, какими они были в годы тех самых событий.
Я послушала лекцию про них — на самом деле, узнала кое-что для себя новое, при том что лекция вообще-то была рассчитана на то, что слушатели об этой эпохе не знают ничего.
(Вообще, что такое этот самый филиал Исторички — это бывшая библиотека, где я работала много-много лет назад, а сейчас Центр социально-политической истории. Очень странные ощущения, когда приходишь в место, где с одной стороны все совершенно другое, а с другой — из-под этого нового виден прежний облик, тот, который иногда до сих пор внезапно снится.)

Так странно... Когда я была мелкая и сходила с ума по "Трем мушкетерам", всей этой трилогии — я по капелькам, по крошечкам выскребала инфу про всю эту политику XVII века из примечаний к Дюма. Для меня-ребенка это был другой мир, лучший, настоящий — ну, как для многих тогдашних детей. И я понятия не имела, что документы из той эпохи лежат всего в нескольких километрах от моего дома. И никто из нас их не видит и не может посмотреть, хотя они совсем рядом.

И вот забавно — хотя с тех пор я прочитала какое-то количество мемуаристики того времени, все равно вещи оттуда воспринимаются немножко как сказка. Я только видя мазаринады вживую поняла, что на самом деле не совсем верила, что все это правда когда-то было. Мемуары Гонди, максимы Ларошфуко — ну мало ли кто все это написал?
Ничего подобного у меня нет с вещами из других эпох. Не знаю почему.
Все стало историей, и только то, о чем было у Дюма, осталось сказкой несмотря ни на что.

Толстая, даже на вид тяжелая бумага, похожая на ткань, шрифт со множеством завитушек (антиква, антиква, не готический шрифт, просто тогдашняя антиква), характерно скупые картинки — книгопечатание XVII века со всеми его узнаваемыми чертами.
Всего этого касались люди, умершие за триста лет до моего рождения, в совсем другой стране — в другом мире. Бумажных страниц, темных рельефных переплетов. Чудеса.

Оно, конечно, действо.
Офигенный свет, офигенная артефактная книга, вокруг которой все вертелось, офигенная атмосфера, забавные и очень в тему костюмы, ну про музыку все понятно, кто Оргию любит, тот любит — я очень люблю.

Ночь музеев я на самом деле обожаю за ее волшебство. За то, что вся невидимая Москва, древняя и бессмертная, выходит на улицы, считая, что это ее праздник. Это, а совсем не день города.

И еще я люблю карнавальную легкость, с которой в этом шатании по городу сменяются эпохи, концепты, кусочки жизней.
Калейдоскоп прошлого и небывалого.

Каменные своды английского подворья.
Истертые глыбы со следами копоти какого-то пожара, отгоревшего много веков назад, высокие ступени винтовой лестницы, крохотные полукруглые окошки за толстыми железными прутьями решеток.
Вполне современные реконструкторы — народ невероятно знакомого облика, хотя конкретных знакомых не вижу среди них. Вроде кого-то я видела то ли на "Столетней войне" в прошлом году, то ли на "Временах и эпохах"... Нет, не уверена.
Мокрые фиолетовые грозди сирени, бутоны белого шиповника, и запах — безумный, пьянящий.
Реставрация росписей храма Ильи Пророка — раскрытые слои вспухшей краски, живые лица, живые позы — Спасителя, Марфы и Марии, учеников, законников — живые и чистые цвета.
Четыре века — единым концентратом в одном маленьком помещении.
Современное южнокорейское искусство — холодная и страшноватая подборка — трезвая, сухая, беспощадная.
Движущаяся инсталляция, завораживающая кружением шестеренок и металлическим блеском острых углов и переплетений, то сходящихся, то расходящихся. Картины — то жуткие кусочки действительности, где изображаемое вдруг вылезает из изображения — обрывком объявления, кусочком надписи, пятном грязи, мазком краски — то сложные узоры, где непонятно, где тут центр, где периферия, и есть ли они вообще. Судорожные объятия двух кукольных существ — и едва взглянув на них, понимаешь, что ты ничего не хочешь знать об их отношениях, но почти против своей воли разглядываешь и разглядываешь их.

И люди — любопытно-сдержанный народ, всю эту ночь бродящий по улицам. Такой же, как и я.
Я невероятно люблю быть как все. Я невероятно люблю, когда есть такие все, которые как я.

... лучше всего была Нафталиновая ночь в Музее предпринимателей, меценатов и благотворителей.
Я знать не знала, что у нас такой есть, а он клевый.

Вообще он про историю российского бизнеса до 1917 года, про Морозовых, Рябушинских, Рукавишниковых и прочих. Там куча портретов, куча писем, акций предприятий, и тд и тп. Куча тогдашней бухгалтерии, из которой во всяком случае выносится очень наглядное представление о направлениях предпринимательства XIX в. и о масштабах. Еще там много вещей того времени — что выпускалось, какими предприятиями выпускалось, зачем оно было. Женские облегающие перчатки выше локтя, щипцы, с помощью которых их расправляли, когда надевали. Вышитые бисером кошелечки. Столовые приборы. Шкатулки для рукоделия со множеством отделений. Старинная кровать. Буфеты. Платье из мастерской Ламановой. Агрегат для изготовления мороженого (если б сотрудница музея не сказала, я б даже не смогла предположить, для чего эта штука). Утюги, которые наполняют углями. И куча, куча, куча фотографий.

И еще я увидела, как пользовались арифмометром.
Там он стоит на огромном банковском столе-бюро, с множеством выдвижных ящиков и ящичков, рядом с бухгалтерскими счетами и пресс-папье — и среди посетителей нашелся человек, который еще с арифмометром в молодости работал и умеет с ним обращаться. Его попросили показать, как это делалось, он и показал.
Арифмометр, на самом деле, удивительно романтично выглядит, как из сказки. Я их до того видела только на картинках, вообще предел моего знакомства со старыми устройствами для счета — это бабушкина логарифмическая линейка.

Это все второй этаж, постоянная экспозиция музея — а на первом были арт-инсталляции, уютный и волшебный такой мир, то, что можно бесконечно разглядывать: вот винтажные чемоданы, вот ботинки на стене и виниловые пластинки на потолке, а вот кровать, в которой спят два скелета в роскошных нарядах, а вот картины с венецианским карнавалом, со странными существами, причудливыми местами и яркими цветами. И лампадки, лампадки на лестнице, и тени, и народ в винтажных костюмах... в общем, литературно-сказочная такая атмосфера, я б сказала "булгаковская", не будь она для Булгакова слишком на самом деле доброй.

Я бы всю ночь до закрытия оттуда не уходила, если б не то, что метро-то в час закрывается.

Народ, а давайте я про Мосфэйр расскажу, я на Мосфэйре была.
Это что в принципе такое, для тех кто не знает — это Moscow Fair, IX Московская международная выставка-ярмарка кукол и медведей Тедди, вот.
http://mosfair.ru/wp/

В двух словах — оно очень клевое. Куча участников, все помещение — а оно реально большое — заполнено, пустых мест вообще не было. Атмосфера потрясающая, очень дружелюбная, такая в меру неформальная — неформальная, но не междусобойчик — авторов можно про все спросить, вообще разговоры возникают легко, но никто ни к кому не лезет, все это очень естественно так.

В этом году у них еще бесплатные мастер-классы, ну то есть мастер-шоу — тебе попробовать не дают, но подробно показывают, как делать, и поясняют, как, что и зачем. Я сходила на текстильную куклу из колготки и на валяние прически для куклы из шерсти (так для тыквоголовок часто делают, а я не умела) — очень понятно, пока еще не знаю, смогу ли я повторить, но я во всяком случае разобралась, как это делается.

Из всего, что выставлялось, потрясли меня больше всего куклы, чтоб не сказать скульптуры, из войлока — что-то потрясающее совершенно, я никогда не думала, что валяние вообще на такое способно.
Очень много было кукол с рисованными лицами, тыквоголовок и не только, вообще текстильных кукол было много. Но на самом деле фарфоровых кукол и из разных пластиков тоже было достаточно. Авторской шарнирки было меньше, чем хотелось, но это всегда так, шарнирка очень трудоемкая — но та, что была, реально интересная.
Полно мишек с зайками, чуть не полвыставки — ну, их я совсем не любительница, но объективно они там разные и тем, кто их любит, наверняка есть на что посмотреть.
Разных странных существ было много, офигенных совершенно — состоящих из заплаток, из обмоток, с зашитыми ртами, с глазами-пуговицами, глазами разных цветов, ехидных, жутковатых, клевых короче.
Чего вообще не было — это кукольных домов. Мебель была, и довольно много, посуда была, еда кукольная, а вот самих домов — не было.
Еще товаров для куклоделания было полно, в основном на втором этаже. Я себе глазки купила (серо-голубого естественного цвета с белками, кто поймет — тот оценит). Когда увидела изобилие глаз со щелевидными зрачками, со зрачками-спиралями, зрачками-цветами и так далее, решила поискать, не найдутся ли глаза как у Кухулина, и если найдутся — считать это за судьбу и сделать с ними его куклу. Не нашла — может, семь зрачков все-таки слишком экзотика, а может быть, и плохо искала.

Толкотни не было, вот что меня удивило — я была уверена, что в субботу будет не протолкнуться от слова совсем.
Ушла я не когда все посмотрела, а когда голова начала болеть — все изучить там было нереально, не за один раз, во всяком случае.

Народ, если кому такие вещи интересны и он просто не знал, что выставка сейчас идет — завтра она еще работает, последний день, с 11 до шести. ТЦ "Тишинка", Тишинская площадь, д.1 строение 1, билет 200 рублей. Кто любит кукол, очень советую, правда.