gorgulenok

Когда-то Вальпургиева ночь была для меня примерно тем же, чем для многих одиночек, мечтающих о паре, — Валентинов день: все отправились на Лысую гору на шабаш, а меня не взяли. Кем были эти все, мне было бы сложно объяснить, так же как и в чем заключается шабаш. Что-то очень интересное, захватывающее и очень настоящее, связанное с ощущением себя в вечности, а не только в сиюминутном.

Никакие языческие тусовки, естественно, меня бы при этом не устроили, я же не язычница.

А сейчас я понимаю, что в какой-то момент это изменилось.

Вальпургиеву ночь 2020 года, два года назад, самую ее полночь, я встретила вместе с Киром в заброшенной типографии. Был тот самый первый локдаун, с запретом выходить на улицы иначе как в магазин, поликлинику и т.п., с запертыми парками и с патрулями. Мы обычно гуляли ночами напролет по районам московского севера, сперва прихватив с собой большой пакет типа с покупками из круглосуточного (мы его звали Покупка и он был чем-то вроде ритуального предмета), потом, когда надоело, просто так. Но в тот вечер мы вспомнили о старинном здании типографии, заброшенной к тому моменту уже год или чуть побольше, и отправились туда.

Было пасмурно и мрачно, в воздухе стояла дождевая взвесь.
В длинных сводчатых коридорах, пустых комнатах и на лестницах было бы ничего не видно без фонариков, а свет в окнах мог привлечь внимание — поэтому мы старались светить себе очень осторожно.
Но все равно время от времени я направляла луч на своды потолка, на стены, где попадались обрывки календарей и каких-то технических схем, на остатки мебели — и атмосфера была такая, будто в приключенческом фильме.

А пять лет назад, не ночью, правда, днем 30 апреля, мы с Киром гуляли по Останкину и внезапно для самих себя залезли в недостроенный институт техэстетики на Хованской — сейчас его снесли и вместо таинственной запутанной конструкции возвели какие-то бодро-идиотские современные строения.
Его окружал тогда забор, но Кир нашел в нем годную щель.
Внутри были, как на самом деле во всех масштабных недостроях, темные огромные пространства с колоннами — когда несущие конструкции уже есть, а всего остального еще нет, — вода на полу и чередование света и тени.



А потом мы пошли ко мне бухать, и ночью Кир уезжал от меня на последнем троллейбусе.
Я тогда думала, что мы просто друзья. Думала я так еще ровно полтора месяца.

И вот сейчас, когда шабаш на Вальпургиеву ночь стал не трудноопределимой мечтой, а реальностью, каждый год он мне необходим быть перестал. Сейчас, если именно с 30 апреля на 1 мая никаких особых приключений не сложится — как вчера, — мне нормально провести эту ночь как любую обычную.

...В детстве у меня этой тоски по правильной Вальпургиевой ночи тоже не было. На первые майские я с бабушками всегда первый раз в году ездила на дачу, и пока где-то там, в мире официоза, происходили Первомай, демонстрация на Красной площади, транспаранты и выступления, у меня были железная дорога, электричка, путь со станции через прозрачный зелено-черный лес, розово-синие огни медуницы, гибельная темнота пруда, проволочная ограда поселка на ржавых столбах и вечно запертые ворота, сборчатая деревенская занавеска на пол-окна, дощатый потолок и фантастические изображения в следах сучков на нем, вечерний запах дыма, огонь в печке — дом прогревался неохотно, но мне было все равно, я тогда практически не мерзла, кроме как в школе.

Скорее всего, как раз тогда у меня возникло представление о разрыве обычного мира, переходе грани, который должен происходить именно в это время. В детстве мне для этого хватало дороги на дачу — в другой мир, с другими законами, в свободу леса, луговин и болот, елок и рябин, смородины и шиповника, бездомных кошек, приходивших к нам кормиться, и трескучих сорок, колодезной воды, ночного ветра и созвездий над головой.
А потом я выросла, все стало другим и потребность начала казаться неутолимой.

У школы, которая мне снилась, есть два прототипа — во снах и наяву (как говорили персонажи "Слова для леса..." Ле Гуин, в яви сна и яви мира).

Во сне я часто вижу один и тот же сюжетный элемент — здание, обычно подразумевается универ, где я училась (в нем очень головоломная планировка; если кто был в главном корпусе РГГУ на Миусской, тот поймет), но иногда бывает и что-то другое: библиотека, где я работала, какая-нибудь из моих бывших редакций, странные запутанные помещения, куда я постоянно что-то возила, когда курьерила, или что-то вообще не из этой реальности. Иногда это какой-то дворец, дом-музей непонятно кого или что-то еще в этом духе: под потолками висят люстры на множество свечей, а с них свисают длинные космы паутины, вдоль стен витрины или мебель непонятного назначения.

В этом здании есть часть, в которой никто никогда не бывает, где меняются законы времени-пространства, хранятся какие-то тайны и прочее в таком духе.
Проход в нее всегда через третий этаж обитаемого помещения.
Именно через третий.

Для того чтобы туда попасть, надо пройти множеством лестниц, коридоров и переходов. Важно, чтобы никто не знал, что я туда иду. Поэтому, когда по пути попадаются разные любопытствующие персонажи — а их в таких снах довольно много, и все чего-то хотят, — надо идти назад: якобы в библиотеку, в аудиторию номер такую-то, в бухгалтерию ООО такого-то и прочее.

Иногда я успеваю попасть в заповедное крыло, и там — синий свет из окон, полумрак, комнаты и лестницы, где никого нет, явные следы разрушения и вместе с тем множество потайных мест. Не страшно. Там никогда не бывает страшно, несмотря на полуобрушенные перила, открытые шахты лифтов и заколоченные двери — все то, что в сновидениях с другим сюжетом может быть атрибутом кошмара.
Кажется, что вот-вот встретишь там кого-то, другую форму жизни, приоткроется краешек тайн бытия — но тут появляется какой-нибудь персонаж типа служащего чего-то там или очередная дверь ведет в населенную часть и меня там видит кто-то, короче говоря, приходится плести какие-то относительно правдоподобные объяснения и возвращаться.

Когда я просыпаюсь после таких снов, мне всегда жалко, что я не послала в пешее эротическое путешествие всех, кто там до меня докапывался, и не осталась в том секретном крыле исследовать его тайны. Но на самом деле почему-то, видимо, так делать было нельзя.

РГГУ действительно идеально подходил для того, чтобы запустить сны с таким сюжетом, — там можно было в поисках нужной аудитории, пройдя коридорами и лестницами, внезапно оказаться или в книжном магазине, или в музее, или вообще непонятно где.
Но на самом деле прототипом школы из этого конкретного сна был не он.
Не он, а заброшенный детский сад.

Мы с Киром проходили мимо него множество раз, не обращая на него особого внимания. Пока однажды Кир не заметил, что в торце у него разбито стекло в одном из окон и никто не спешит его заменить, хотя это детский сад и по идее там на это должны обращать внимание. И что ограда территории старая, давно не ремонтированная, и сейчас таких не делают.
Мы обошли всю территорию при садике и увидели, что ночью сквозь окна просвечивают огни улицы — будто ни занавесок внутри, ни тюля, ни мебели.
А еще — что в ограде есть прорехи, куда можно пролезть.

И действительно, садик оказался заброшенным.
Мебель в нем все-таки была, но мало и поломанная. Зато во всех комнатах на полу валялось множество игрушек, а на стенах висели картинки — клоун на велосипеде, детские рисунки с отпечатками ладошек. Подозреваю, что учиться так рисовать для ребенка весело — мажешь ладони краской и ляпаешь ими по листу так, чтобы из отпечатков получались цветы, стилизованные деревья, какие-то существа и т.п. Но в заброшенном детском саду ночью такие артефакты выглядят очень крипово.
К тому же на одном из рисунков изображение, видимо, чуть смазалось — выглядело так, будто у того, кто оставил отпечатки, шесть пальцев.

Планировка садика была вроде и типовой, но нелинейной, и из-за двух пристроек и длинных коридоров с поворотами создавалось впечатление, что он сложнее, чем кажется, и заблудиться в нем как нефиг делать.
Территория вокруг него была как раз такой, как у школы в моем сне, — широкой, запущенной, похожей на огороженный пустырь.

Садик мы обнаружили примерно год назад, в прошлом декабре — может быть, потому он мне сейчас и вспоминается, потому и приснился, изменив планировку и назвавшись школой.