gorgulenok

Когда-то Вальпургиева ночь была для меня примерно тем же, чем для многих одиночек, мечтающих о паре, — Валентинов день: все отправились на Лысую гору на шабаш, а меня не взяли. Кем были эти все, мне было бы сложно объяснить, так же как и в чем заключается шабаш. Что-то очень интересное, захватывающее и очень настоящее, связанное с ощущением себя в вечности, а не только в сиюминутном.

Никакие языческие тусовки, естественно, меня бы при этом не устроили, я же не язычница.

А сейчас я понимаю, что в какой-то момент это изменилось.

Вальпургиеву ночь 2020 года, два года назад, самую ее полночь, я встретила вместе с Киром в заброшенной типографии. Был тот самый первый локдаун, с запретом выходить на улицы иначе как в магазин, поликлинику и т.п., с запертыми парками и с патрулями. Мы обычно гуляли ночами напролет по районам московского севера, сперва прихватив с собой большой пакет типа с покупками из круглосуточного (мы его звали Покупка и он был чем-то вроде ритуального предмета), потом, когда надоело, просто так. Но в тот вечер мы вспомнили о старинном здании типографии, заброшенной к тому моменту уже год или чуть побольше, и отправились туда.

Было пасмурно и мрачно, в воздухе стояла дождевая взвесь.
В длинных сводчатых коридорах, пустых комнатах и на лестницах было бы ничего не видно без фонариков, а свет в окнах мог привлечь внимание — поэтому мы старались светить себе очень осторожно.
Но все равно время от времени я направляла луч на своды потолка, на стены, где попадались обрывки календарей и каких-то технических схем, на остатки мебели — и атмосфера была такая, будто в приключенческом фильме.

А пять лет назад, не ночью, правда, днем 30 апреля, мы с Киром гуляли по Останкину и внезапно для самих себя залезли в недостроенный институт техэстетики на Хованской — сейчас его снесли и вместо таинственной запутанной конструкции возвели какие-то бодро-идиотские современные строения.
Его окружал тогда забор, но Кир нашел в нем годную щель.
Внутри были, как на самом деле во всех масштабных недостроях, темные огромные пространства с колоннами — когда несущие конструкции уже есть, а всего остального еще нет, — вода на полу и чередование света и тени.

А потом мы пошли ко мне бухать, и ночью Кир уезжал от меня на последнем троллейбусе.
Я тогда думала, что мы просто друзья. Думала я так еще ровно полтора месяца.

И вот сейчас, когда шабаш на Вальпургиеву ночь стал не трудноопределимой мечтой, а реальностью, каждый год он мне необходим быть перестал. Сейчас, если именно с 30 апреля на 1 мая никаких особых приключений не сложится — как вчера, — мне нормально провести эту ночь как любую обычную.

...В детстве у меня этой тоски по правильной Вальпургиевой ночи тоже не было. На первые майские я с бабушками всегда первый раз в году ездила на дачу, и пока где-то там, в мире официоза, происходили Первомай, демонстрация на Красной площади, транспаранты и выступления, у меня были железная дорога, электричка, путь со станции через прозрачный зелено-черный лес, розово-синие огни медуницы, гибельная темнота пруда, проволочная ограда поселка на ржавых столбах и вечно запертые ворота, сборчатая деревенская занавеска на пол-окна, дощатый потолок и фантастические изображения в следах сучков на нем, вечерний запах дыма, огонь в печке — дом прогревался неохотно, но мне было все равно, я тогда практически не мерзла, кроме как в школе.

Скорее всего, как раз тогда у меня возникло представление о разрыве обычного мира, переходе грани, который должен происходить именно в это время. В детстве мне для этого хватало дороги на дачу — в другой мир, с другими законами, в свободу леса, луговин и болот, елок и рябин, смородины и шиповника, бездомных кошек, приходивших к нам кормиться, и трескучих сорок, колодезной воды, ночного ветра и созвездий над головой.
А потом я выросла, все стало другим и потребность начала казаться неутолимой.