Почему-то вспоминается

Давным-давно, несколько вечностей назад, я работала в библиотеке. Старшие коллеги говорили мне, что ее фонд составляет около миллиона книг, не считая периодики — не знаю, так ли это было, мне это количество кажется невероятно огромным, но так они говорили.
Книгохранилища там действительно казались бесконечными — длинные, длинные ряды стеллажей, металлических, темных, которые двигались по рельсам с помощью рычагов. Длинные узкие проходы между стеллажами, тусклый свет, длинные помещения, а в конце помещения дверь в следующее, и там тоже ряды стеллажей, узкие проходы, тусклый свет...

Книги стояли на полках стеллажей плотными стенами или лежали стопками. Они бывали и современными, и прошлых веков, в темных старинных обложках с рельефными корешками, с желтоватой плотной бумагой. Они были на разных языках. В мои обязанности входило искать книги, которые заказывали читатели, и отправлять их в читальный зал — для этого существовал специальный подъемник, я клала туда книги, посылала и звонила в специальный звонок, чтобы там наверху в читальном зале знали, что я их прислала. Больше всего я ненавидела старинные книги на немецком, потому что они были напечатаны готическим шрифтом, включая, разумеется, названия, а в читательских требованиях (так назывались листики с заказами книг) эти названия писались обычной современной латиницей, и иногда было совершенно невозможно догадаться, о какой книге идет речь. У книг, конечно, были шифры, но они помогали далеко не всегда.

Пыль, покрывавшая старинные книги, была какой-то особой. Она была зеленоватого цвета и лежала толстым плотным слоем. Она въедалась в руки, жила в складочках кожи, в лунках ногтей, и все на свете я ощущала сквозь ее постоянный налет на пальцах. Мне кажется, у нее даже был свой запах — хотя, возможно, это был запах чего-то еще, а я приписывала его книжной пыли. Но факт, что именно такой пыли я больше не видела никогда и нигде. Она бывает только от множества старых книг, которые долго стоят, стиснутые друг дружкой, на полках.

В книгохранилище обычно не было никого, кроме библиотекаря, но если бы кто-то спрятался там — то его невозможно было бы обнаружить. Стеллажи передвигались по рельсам, и поэтому проходы между ними исчезали и возникали волей передвигавшего. Звуки в этих помещениях разносились странно и непредсказуемо — могло быть не слышно, как в одном с тобой помещении звонит телефон, но слышно, как кто-то ходит этажом выше, причем так отчетливо, что создавалась иллюзия, будто это кто-то здесь, совсем рядом, кто-то, кого ты не видишь за рядом соседних стеллажей, кто-то, кто не хочет показываться тебе до поры до времени.
Я часто представляла себе, что было бы, если бы в библиотеку проник маньяк или же просто кто-то, кто собрался убить библиотекаря. Кажется, я начинала тогда писать не то ужастик, не то детектив про это, но напрочь не помню, в чем там было дело и зачем смерть библиотекаря кому-то понадобилась.
Там я прочитала первый раз "Имя розы".

Еще там был лифт, соединявший между собой хранилища, которым пользовались только библиотекари, работавшие в них. Я не знаю, какой эпохи был этот лифт и имел ли он хоть какое-то отношение к нормам безопасности, принятым для обычных лифтов в то время (дело происходило в середине 90-х). Все его дверцы нужно было открывать и закрывать вручную — и двери лифтовой шахты, и двери самого лифта, — сделаны были двери лифтовой кабины из металлических реек, а внутри он был обтянут зеленой тканью, благодаря которой изнутри него не было видно шахту. Ездил он медленно, сильно раскачиваясь и с громким скрежетом, как в фильме ужасов. Первое время, пользуясь им, я каждый раз при выходе из него не могла поверить, что я осталась жива и доехала куда надо — но потом привыкла.
Подъемник для книг был его младшим братом, он находился рядом с ним.

Там в этой библиотеке я прочитала первый раз Эдгара По, маркиза де Сада, Сигрид Унсет, Мигеля де Унамуно, Фрейда, Фромма, Шострома, "Критическую историю испанской инквизиции" Льоренте, Честертона от детективов до апологетики, куски из "Суммы теологии" Аквината (целиком, кажется, она тогда на русском еще вообще не выходила, хотя я могу не знать), "Исповедь" и "О Граде" Августина, "Грозовой перевал", новеллы Сервантеса и Лопе де Веги, Карлейля, который историк, Джона Локка, Макиавелли...
А еще тогда же, параллельно со всем этим, я читала Чейза и Сидни Шелдона, и любовные романы тоннами, и старые авантюрные романы — Мишеля Зевако, Понсон дю Террайля, Георга Борна.
Я читала в ту пору больше, чем в любой другой период своей жизни — больше мне тогда было нечем заняться, кроме книг, у меня больше ничего не было.
Университет и чувство интеллектуальной преемственности по отношению к людям средневековья, ролевые игры и тусовки, приключения, ночные пьянки, всё сминающие беспредельные страсти и любови, моя принадлежность другому человеку — все это было потом.
А тогда я чувствовала себя узницей книгохранилища, и мне иногда казалось, что скоро я разучусь говорить.

Почему-то сейчас я вспоминаю эти два года в библиотеке все чаще и чаще.
Я была опустошающе и безнадежно несчастна среди всего этого, но сейчас — странное дело — мне внезапно снова хочется там оказаться. Я внезапно соскучилась по этому миру, далекому от всякой нормальной реальности — по мрачной атмосфере, по безумному древнему лифту, по пожарной сигнализации со значками радиационной опасности, по лестницам, от которых кружилась голова, скамеечкам ступеньками и стремянкам, по тронутым плесенью томам двухвековой давности, по пыли со странным цветом и запахом, которой я не встречала больше нигде.
И самое смешное, что только по возможности читать сами все те тексты я не скучаю.
Ну потому что электронных библиотек же до хрена.