Чайки

В Останкине развелись чайки. Когда я была маленькой, я их даже на прудах не помню — а сейчас без конца встречаю в глубинах дворов и на улицах. Понятно, что сюда они залетают с прудов, но все-таки.

Дом с башней, над башней кружит чайка. Пролетает над острой крышей, почти касаясь крылом, и взмывает вверх, потом еще и еще раз. Потом снова — и тут из-за конуса крыши взлетает ворона, кидается на чайку. Та летит прочь.
Схватка черной и белой птицы.
Черная птица отгоняет белую от гнезда.
И вся эта притча — в голубом-голубом ясном небе.
В считаные секунды.

Крики чаек резки и тревожны, они кажутся вылетающими откуда-то из щели в реальности — из мира, где морской берег и набегающие на песок соленые волны. Портал туда — где-то за телецентром, за Ботанической улицей, а может быть, над прудом, невидим. Может быть, реальности встречаются над водой, но с берега это невозможно понять.
Я никогда не была любительницей морской романтики, Ассоль, капитаны дальних плаваний, пираты — это все не мое; а мореходы Тира и Сидона, создатели нашей письменности, жестокие люди жестокого мира, а корабли ахейцев, а Одиссей, аргонавты, а драккары викингов и "Господи, спаси нас от норманнов" — все это слишком могучее, оно сомнет меня, едва лишь я попытаюсь прикоснуться.

Но чаячьи крики и острые белые крылья над водой в моей сугубо сухопутной Москве и у меня вызывают странное ощущение — рвущейся реальности, близости дальних путей, других миров. Я вдруг остро чувствую, что море — это постоянно открытые двери других культур, другой судьбы. Стихия, постоянно приносящая кусочки иных реальностей, меняющих твою жизнь иногда совершенно вопреки твоему желанию, стихия, готовая забрать и перенести в иную реальность тебя, если ты решишься. Это память человечества, и она не спрашивает меня, что думаю по всем этим поводам лично я.
А чайка, хоть бы и речная (а какой ей здесь еще быть?) — это символ моря.

Благодаря чайкам и ветер вдруг кажется пахнущим тиной и водорослями, и розовато-белый камень, валяющийся на земле, легко принять издали за раковину.